СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ
Интервью
Истина и ценности
Ценности –
«Термин, широко используемый в философской и социологической литературе для указания на человеческое, социальное и культурное значение определенных явлений действительности» [Философский энциклопедический словарь, 1984, с.765]
«Иметь значение» — это значит «быть знаком» чего-то. Из этого номинального определения следует, что ЦЕННЫМИ ЧЕЛОВЕК СЧИТАЕТ ТОЛЬКО ТЕ ЯВЛЕНИЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ, КОТОРЫЕ ДЛЯ НЕГО ЧТО-ТО ЗНАЧАТ. И наоборот, ЯВЛЕНИЯ, НИЧЕГО НЕ ЗНАЧАЩИЕ, НЕ ЯВЛЯЮТСЯ ЦЕННЫМИ.
Это номинальное определение далее разворачивается в реальное через выделение ценностей предметных и субъектных.
К предметным относят: 1) все многообразие материальных предметов природы и культуры, 2) весь комплекс общественных отношений, 3) явления природы, включенные в сферу культуры.
Предметные ценности названы в аксиологии благами. Субъектные же ценности – это наше отношение в форме оценки по шкале «хорошо-плохо» предметных ценностей, то есть благ, на основе определенных критериев и процедур и сами эти критерии и процедуры. Предметные ценности (блага) ценностно не нагружены, безразличны и бессмысленны и вовсе не являются ценностями сами по себе. Они имеют смыл только как знаки, «читаемые» человеком. Их смысл и аксиологическая нагруженность – в отношении к ним человека. Термин «субъектные ценности» отражает, таким образом, процессуальность и привязанность предметных ценностей (благ) к действительному, то есть действующему человеку.
В чем, собственно, видится проблема ценностей? Почему она столь дискуссионна? Из определения субъектных ценностей видно, что проблема – в критериях и процедурах оценивания.
В самом деле, если для меня ценностью, то есть «хорошим», «желательным» является, например, воспитанность (как общественное отношение), то все дело сводится, во-первых, к моему определению понятия воспитанности, а во-вторых, к методам фиксации воспитанности как явления. Не трудно заметить, что и определение и фиксация явления оказываются связаны с процессом познания, знанием и имеют прямое отношение к ИСТИНЕ. В самом деле, как я могу оценить предмет, отношение или явление, не обладая знанием, что он есть такое по своей сути, то есть, не обладая понятием? Утверждать вслед за М.М. Жванецким, что «Кислое молоко – это уже НЕ молоко» можно только зная, что такое молоко. Поэтому часто вместе с понятием «ценности» употребляется определение «истинные», «фундаментальные» или, наоборот, «ложные», «фальшивые» ценности. Очевидно, что мы не будем считать ценностью то, что мы считаем злом, заблуждением или явной ложью и, напротив, готовы доказывать всеми средствами истинность наших собственных ценностей и ложность ценностей наших оппонентов.
Более того, ценность – это то, за что борются, что отстаивают, что защищают, за что отдают жизнь, что возможно, только если иметь убеждение в том, что они истинны. И если лишение благ не делает жизнь человека бессмысленной, то лишение ценностей как раз обессмысливает жизнь человека. Широко известно, что в состоянии социальной аномии резко возрастает количество самоубийств (как в России в 90-е годы, в тот время, как во время блокады Ленинграда их было ничтожно мало). БЛАГА – ПОТРЕБЛЯЮТ. ЦЕННОСТИ – ОТСТАИВАЮТ, ЗА НИХ – БОРЮТСЯ.
Диалектику истины и ценностей современный философ и логик А.А.Ивин развивает в следующем суждении:
Это номинальное определение далее разворачивается в реальное через выделение ценностей предметных и субъектных.
К предметным относят: 1) все многообразие материальных предметов природы и культуры, 2) весь комплекс общественных отношений, 3) явления природы, включенные в сферу культуры.
Предметные ценности названы в аксиологии благами. Субъектные же ценности – это наше отношение в форме оценки по шкале «хорошо-плохо» предметных ценностей, то есть благ, на основе определенных критериев и процедур и сами эти критерии и процедуры. Предметные ценности (блага) ценностно не нагружены, безразличны и бессмысленны и вовсе не являются ценностями сами по себе. Они имеют смыл только как знаки, «читаемые» человеком. Их смысл и аксиологическая нагруженность – в отношении к ним человека. Термин «субъектные ценности» отражает, таким образом, процессуальность и привязанность предметных ценностей (благ) к действительному, то есть действующему человеку.
В чем, собственно, видится проблема ценностей? Почему она столь дискуссионна? Из определения субъектных ценностей видно, что проблема – в критериях и процедурах оценивания.
В самом деле, если для меня ценностью, то есть «хорошим», «желательным» является, например, воспитанность (как общественное отношение), то все дело сводится, во-первых, к моему определению понятия воспитанности, а во-вторых, к методам фиксации воспитанности как явления. Не трудно заметить, что и определение и фиксация явления оказываются связаны с процессом познания, знанием и имеют прямое отношение к ИСТИНЕ. В самом деле, как я могу оценить предмет, отношение или явление, не обладая знанием, что он есть такое по своей сути, то есть, не обладая понятием? Утверждать вслед за М.М. Жванецким, что «Кислое молоко – это уже НЕ молоко» можно только зная, что такое молоко. Поэтому часто вместе с понятием «ценности» употребляется определение «истинные», «фундаментальные» или, наоборот, «ложные», «фальшивые» ценности. Очевидно, что мы не будем считать ценностью то, что мы считаем злом, заблуждением или явной ложью и, напротив, готовы доказывать всеми средствами истинность наших собственных ценностей и ложность ценностей наших оппонентов.
Более того, ценность – это то, за что борются, что отстаивают, что защищают, за что отдают жизнь, что возможно, только если иметь убеждение в том, что они истинны. И если лишение благ не делает жизнь человека бессмысленной, то лишение ценностей как раз обессмысливает жизнь человека. Широко известно, что в состоянии социальной аномии резко возрастает количество самоубийств (как в России в 90-е годы, в тот время, как во время блокады Ленинграда их было ничтожно мало). БЛАГА – ПОТРЕБЛЯЮТ. ЦЕННОСТИ – ОТСТАИВАЮТ, ЗА НИХ – БОРЮТСЯ.
Диалектику истины и ценностей современный философ и логик А.А.Ивин развивает в следующем суждении:
«Ценность как отношение соответствия объекта представлению о нем является противоположностью истины как отношения соответствия представления объекту» [Ивин. http://enc-dic.com/philosophy/Cennost-2621/ ]
Если наше представление не соответствует своему объекту, должно быть изменено наше представление, которое в этом случае не является истинным. Если же объект не соответствует нашему представлению о нем, изменению подлежит объект. Или, другими словами:
«Если идея соответствует своему объекту, то истинной считается обычно идея; если же объект соответствует идее, хорошим считается сам объект» [там же]
Ивин дальше делает верное методологическое замечание:
«Вопрос о соотношении истины и ценности является одним из аспектов более общей проблемы взаимосвязи созерцания и действия, теории и практики» [там же]
Истинностное отношение – это теоретическое отношение, сфера духа, познания. Ценностное отношение – это практическое отношение, сфера социальной практики. Мы здесь не говорим о диалектике абсолютной и относительной истины, поскольку эти азы диалектики все знают.
Из этих теоретических рассуждений следует один очень практический вывод: Лозунги типа: «С нами Бог!», «Наш дело правое», «Мы — рыцари добра» — корректны ТОЛЬКО ДЛЯ СЛАБОГО, БОРЮЩЕГОСЯ ЗА СВОИ ЦЕННОСТИ СУБЪЕКТА. Сильный в политике не вправе утверждать себя в качестве носителя истины.
Подробнее см.: Диалектика ценностей и истины в цивилизационном проектировании // Социум. Сознание. Язык. Выпуск четвертый. СПб.:ЛЕМА, 2015 -143с. С.93-98
Из этих теоретических рассуждений следует один очень практический вывод: Лозунги типа: «С нами Бог!», «Наш дело правое», «Мы — рыцари добра» — корректны ТОЛЬКО ДЛЯ СЛАБОГО, БОРЮЩЕГОСЯ ЗА СВОИ ЦЕННОСТИ СУБЪЕКТА. Сильный в политике не вправе утверждать себя в качестве носителя истины.
Подробнее см.: Диалектика ценностей и истины в цивилизационном проектировании // Социум. Сознание. Язык. Выпуск четвертый. СПб.:ЛЕМА, 2015 -143с. С.93-98
Индивидуальная свобода как ценность
Духовно-практическим, аксиологическим освоением человеком мира и самого себя является наше поведение и наше сознание в сфере политики и власти. Не практические действия политиков (это практическое освоение), а наше с вами политическое поведение и политическое сознание. Рассуждения в духе Макиавелли о несовместимости политики и нравственности по определению, по сути своей, и, следовательно, безнравственности политики в принципе сегодня весьма модны среди молодежи. Но это – рассуждения от эмпирии, от повседневных наблюдений, от личного опыта. То есть рассуждения обывательские, ибо обыватель рассуждает, опираясь только на личный опыт. О сущностях явлений он судить не способен.
Но давайте задумаемся, к какой духовной практике приводит политический маккиавеллизм? У молодежи такая позиция сразу же отбивает всякое желание гражданского участия и, как следствие, появляется участие антигражданское. В лучшем случае это эскапизм, маргинализм, инфантилизм, в худшем – они сами становятся скептиками и циниками и начинают смотреть на политику как сферу обогащения.
Но жесткая философия скептицизма или кинизма по плечу не многим молодым людям. Это надо быть абсолютным негативистом и социопатом. Большинству здоровых молодых людей нужны светлые принципы и идеи. И вот вам современное либертарианство: долой любое насилие, в том числе государственное; государство – это зло; мы сами с усами, сами знаем, что нам надо; будем самоуправляться без государства; да здравствует свобода; свобода – наш новый бог!
Но давайте задумаемся, к какой духовной практике приводит политический маккиавеллизм? У молодежи такая позиция сразу же отбивает всякое желание гражданского участия и, как следствие, появляется участие антигражданское. В лучшем случае это эскапизм, маргинализм, инфантилизм, в худшем – они сами становятся скептиками и циниками и начинают смотреть на политику как сферу обогащения.
Но жесткая философия скептицизма или кинизма по плечу не многим молодым людям. Это надо быть абсолютным негативистом и социопатом. Большинству здоровых молодых людей нужны светлые принципы и идеи. И вот вам современное либертарианство: долой любое насилие, в том числе государственное; государство – это зло; мы сами с усами, сами знаем, что нам надо; будем самоуправляться без государства; да здравствует свобода; свобода – наш новый бог!
«У большинства людей мысль, что каждый человек принадлежит исключительно себе, не вызывает удивления» [https://libertarian-party.ru/ ]
— читаем мы на сайте либертарианской партии. То есть программный текст сразу же начинается с риторического приема «Все же знают, что…». У большинства наших соотечественников, и не только их, вызывает удивление как раз это нелепое и недоказанное утверждение, что каждый человек принадлежит самому себе. В-первых потому, что это высказывание логически несостоятельно: оно предполагает знание «кто я», а такое знание невозможно без первоначального знания «кто мы», то есть те, кто и создал мое «Я». А во-вторых потому, что рассуждать о сущности человека в терминах собственности – это, по меньшей мере, не корректно. Впрочем, для Гоббса и Локка это как раз было корректно.
Таковы же рассуждения либертарианцев о государстве:
Таковы же рассуждения либертарианцев о государстве:
«Хотя современное государство сложилось относительно недавно, его существование и необходимость чаще всего принимаются людьми как неоспоримая данность. К счастью, с этой «данностью» можно бороться»
— читаем на том же сайте. В этой борьбе с государством угадайте, кто победит? Правильно – государство. Но только такое, в котором наивным и чистосердечным идеалистам-либертарианцам места не будет. Просто праздник для коррупции!
Между тем еще Гегель писал:
Между тем еще Гегель писал:
«Ненависть к закону, праву, выраженному в законе, есть тот признак, по которому открываются и безошибочно познаются в их подлинном выражении фанатизм, слабоумие и лицемерие добрых намерений, во что бы они не рядились» [Гегель, 1990, стр. 282]
Математика на службе манипуляторов сознанием
Несколько дней как прочел обе книжки Джона Перкинса и обдумываю полученную «информацию». Вот замечательный образчик манипуляции на высочайшем уровне. В недрах некоей инженерно-консалтинговой фирмы MAIN, занимавшейся целенаправленным обманом в области экономических прогнозов для развивающихся стран, в 70-е годы рождается идея привлечь для своих манипуляций науку математику. И вот экономист MAIN Джон Перкинс по поручению фирмы для этой цели нанимает математика из Массачусетского технологического института, и тот за полгода, по словам Перкинса:
«преобразовал метод Маркова для экономического моделирования» [Перкинс Д. Новая исповедь экономического убийцы. Москва: Протекст, 2016, с.89]
Об ограниченных возможностях применения метода А.А Маркова в социологии писал в то время еще Станислав Лем в своей книге 1971 года «Анекс». В главе «Прикладная кибернетика: пример из области социологии» мы читаем: марковские процессы имеют место тогда, когда
«предсказание о будущем состоянии основано исключительно на знании о состоянии актуальном, информация же обо всех более ранних состояниях не существенная для определения» [Лем С. Диалоги. М.,2005, стр. 396]
Примечательно, однако, что Лем, будучи человеком методологически подготовленным и зрелым, на той же странице высказывает сомнение:
«наверняка социо-культурногенетические процессы так просто моделировать не удастся» [там же]
Наш американский «экономический убийца» вряд ли не читал предостережение Лема. Читал и проигнорировал. Ибо он именно это и делает. То есть моделирует социо-культурногенетические процессы «так просто», как будто это процессы физические. Результаты этого «преобразования» идей математика Маркова
«для прогнозирования влияния инфраструктурных инвестиций на экономическое развитие» [Перкинс, 2016, с. 164]
были опубликованы Перкинсом, некоторые в соавторстве с Прасадом (тем самым математиком), в ряде статей в 1973 — 1975 годах. Ссылки на эти статьи Перкинс приводит в первой своей книге 2004 года (Исповедь экономического убийцы. М.:Протекст, 2014, с.341; их можно также найти в интернете. Оценку же этого «преобразования» дает сам Перкинс:
«Это было именно то, чего нам не хватало: инструмент, научно “доказывающий” [кавычки автора!], что мы приносим большую пользу странам, втягивая их в долговую ловушку, из которой они никогда не смогут выбраться. На самом деле только высококвалифицированный эконометрист, имея уймы времени и денег, мог бы разобраться во всех сложностях метода Маркова или поставить под сомнение наши выводы» [Перкинс, 2016, с. 89]
Не удивляемся, что цели «исследования», как это и должно быть во всякой манипуляции, заранее предполагались в самом заказе:
«Модель предполагала придание субъективной вероятности прогнозам, касающимся роста некоторых секторов экономики. Она идеально подходила для обоснования завышенных оценок роста, которые мы так любили показывать в целях получения крупных кредитов» [Перкинс, 2016, с.89]
Почему понадобилось «научное обоснование» манипуляции? Не потому ли, что на повестке дня к концу 70-х встал Иран – страна с более древней культурой и более мощным экономическим потенциалом, чем Эквадор, Панама, Индонезия, Колумбия и даже Саудовская Аравия с ее нефтью? Умнее оказался Иран, свергнув шаха и встав на рельсы экономической независимости, не клюнул на псевдонаучные разработки экономических киллеров. Закрадывается крамольная мысль: а у нас-то в 90-е в министерствах сидели не те же экономические киллеры, вроде Джона Перкинса? Мне только кажется или на самом деле где-то уже есть их «исповеди» и «признания»? И нам еще что-то будут говорить о свободе на путях либерализации и рынка?
Внимательно ли мы читаем К. Маркса?
Аксиомой стало утверждение о классовой природе государства в марксизме; а марксистскую теорию государства так и называют классовой теорией. К сожалению, часто забывают о другой аксиоме: Маркс невозможен без Гегеля. И гегелевская диалектика хоть и была «поставлена с головы на ноги», а все же осталась диалектикой. Осталась она и в теории государства, которая, может быть, не очень-то и классовая, а может и вообще не классовая. Судите сами.
Гегелевская диалектика гражданского общества и государства была продолжена и К. Марксом, который гражданское общество понимал не в узком, формально правовом аспекте, а предельно широко:
Гегелевская диалектика гражданского общества и государства была продолжена и К. Марксом, который гражданское общество понимал не в узком, формально правовом аспекте, а предельно широко:
«Форма общения, на всех существовавших до сих пор исторических ступенях обуславливаемая производительными силами и в свою очередь их обуславливающая, есть гражданское общество» [Маркс К., Энгельс Ф. Фейербах. Противоположность материалистического и идеалистического воззрений // Маркс К., Энгельс Ф. Избранные произведения. В 3-х т. Т.1. М.: Политиздат, 1979. -640с. С. 4-76.7, стр.28-29]
Задачу свою он видел в том, чтобы
«… рассмотреть действительный процесс производства и понять связанную с данным способом производства и порожденную им форму общения – т.е. гражданское общество на его различных ступенях – как основу всей истории» [там же, стр.32-33]
Маркс специально обращает внимание на то, что в действительности общественный договор есть не философская абстракция, обозначающая свободное волеизъявление граждан, как это представлено, например, у Руссо [там же, стр.62 и ссылка 30], а вполне конкретное соглашение, созданное в рамках конкретных производительных сил и «форм общения», то есть форм гражданского общества, как это было в Северной Америке.
Так же определенно писал Маркс о государстве:
Так же определенно писал Маркс о государстве:
«Благодаря высвобождению частной собственности из общности [т.е. из гражданского общества в широком его понимании], государство приобрело самостоятельное существование наряду с гражданским обществом и вне его; но на деле государство есть не что иное, как форма организации, которую неизбежно должны принять буржуа, чтобы … взаимно гарантировать свою собственность и свои интересы» [там же, стр.72]
По поводу же фетишизации государства было сказано следующее:
«Именно благодаря этому противоречию между частным и общим интересом последний, в виде государства, принимает самостоятельную форму, оторванную от действительных – как отдельных, так и совместных – интересов, а вместе с тем форму иллюзорной общности» [там же, стр.25]
Идея отмирания государства в далеком будущем, в бесклассовом обществе никогда не была политической целью в марксизме и даже не была одной из важных идей ни в тактике, ни в стратегии. В Манифесте такие идеи левых, как «превращение государства в простое управление производством» названы авторами утопиями («имеют еще совершенно утопический характер» [Маркс К., Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии // Маркс К., Энгельс Ф. Избранные произведения. В 3-х т. Т.1. М.: Политиздат, 1979. -640с. с. 95-138., стр. 136]). Здесь уместно вспомнить знаменитый спор К. Маркса с М. Бакуниным, нашим отечественным анархистом и непримиримым борцом против любого насилия и угнетения, в первую очередь государственного.
Права человека и демократия у Самюэля Хантингтона
Хантингтон в параграфе «Права человека и демократия» [Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М., изд-во АСТ, 2016. -640с.] не зря объединяет эти два понятия. Но ведь трактует-то он их как? Права человека для него – это права индивида, поскольку человек для него – отдельный индивид. А демос, народ для него – это совокупность отдельных и независимых индивидов. Демократия, следовательно, по Хантингтону – это власть отдельных и независимых индивидов. Но ведь «отдельные» и независимые индивиды – вещь не бывалая; это идеологема эпохи Просвещения, выдуманная Гоббсом и Локком и «обоснованная» позже М. Вебером.
В действительности, объективно индивиды существуют с социуме в виде социальных общностей со своими целями и интересами. И либо индивиды сознают это, и тогда из «отдельных» индивидов превращаются в организованные социальные группы; либо не сознают этого, и тогда превращаются в толпу, нуждающуюся в харизматическом лидере, который, как правило, этой толпой манипулирует в целях, толпе не известных и не понятных. Вывод: демократия по Хантингтону — это охлократия.
Вот Хантингтон, ничтоже сумняшеся (он вообще очень искренний американец), пишет: американские «попытки поддержки прав человека в Азии» натолкнулись «на самое ожесточенное сопротивление» [с.325]. Это как? Это значит либо азиаты такие тупые, что не понимают своей пользы; либо попытки были какие-то не правильные, что азиатам не понравились; либо сама идеологема «прав человека» не устраивала азиатов, будучи крапленой картой, идеологической подтасовкой, манипуляцией.
Или вот Хантингтон пишет:
В действительности, объективно индивиды существуют с социуме в виде социальных общностей со своими целями и интересами. И либо индивиды сознают это, и тогда из «отдельных» индивидов превращаются в организованные социальные группы; либо не сознают этого, и тогда превращаются в толпу, нуждающуюся в харизматическом лидере, который, как правило, этой толпой манипулирует в целях, толпе не известных и не понятных. Вывод: демократия по Хантингтону — это охлократия.
Вот Хантингтон, ничтоже сумняшеся (он вообще очень искренний американец), пишет: американские «попытки поддержки прав человека в Азии» натолкнулись «на самое ожесточенное сопротивление» [с.325]. Это как? Это значит либо азиаты такие тупые, что не понимают своей пользы; либо попытки были какие-то не правильные, что азиатам не понравились; либо сама идеологема «прав человека» не устраивала азиатов, будучи крапленой картой, идеологической подтасовкой, манипуляцией.
Или вот Хантингтон пишет:
«Конфуцианское наследие Китая, в котором особое значение придается власти авторитетов, порядку, иерархии и верховенству коллектива над личностью, создает препятствия для демократизации. Тем не менее, благодаря подъему экономики, в Китае все выше становится уровень благосостояния, экономический рост порождает динамическую буржуазию и быстро растущий средний класс, а также приводит к сосредоточению экономической власти вне правительственного контроля».
Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М., АСТ, 2016. -640с. Стр. 415]
Из этого следует, что, по Хантингтону: 1) С демократией не совместимы: авторитеты, порядок и иерархия, 2) коллектив – это не демос, демос – это совокупность отдельных индивидов, которых автор называет «личностями», 3) Повышение благосостояния и подъем экономики – это все заслуга динамической буржуазии и среднего класса, 4) демократия и правительственный контроль обратно пропорциональны: чем больше демократии, по Хантингтону, тем меньше правительственный контроль; и наоборот — чем выше правительственный контроль — тем меньше демократии. И мы еще удивляемся происходящему сегодня в США?!
Так что же, Самюэл Хантингтон, апологет западной либерально-рыночной демократии, считает ее, эту самую демократию (то есть, как мы установили, - охлократию) , вершиной гуманизма и идеалом справедливости? Да нет же! В параграфе, названном показательно "Западный вирус и культурная шизофрения" в главе 6 "Культурная перестройка структуры глобальной политики" он пишет:
Так что же, Самюэл Хантингтон, апологет западной либерально-рыночной демократии, считает ее, эту самую демократию (то есть, как мы установили, - охлократию) , вершиной гуманизма и идеалом справедливости? Да нет же! В параграфе, названном показательно "Западный вирус и культурная шизофрения" в главе 6 "Культурная перестройка структуры глобальной политики" он пишет:
"Политических лидеров, которые надменно считают , что могут кардинально перекроить культуру своих стран, неизбежно ждет провал. Им удается заимствовать элементы западной [то есть - массовой; комментарий наш] культуры, но они не смогут вечно подавлять или навсегда удалить основные элементы своей местной культуры. И наоборот, если западный вирус [курсив наш!] проник в другое общество, его очень трудно убить. Вирус живучий, но не смертельный: пациент выживает, но полностью не излечивается. Политические лидеры... могут заразить страну шизофренией культуры, которая надолго останется ее определяющей характеристикой" [там же, стр. 257-258].
[там же, стр. 257-258].
Так что же это за "конфликт (или столкновение - суть не меняется) цивилизаций"? Что же за закон открыл Самюэль Хантингтон в своей книге 1996 года, спросим мы сегодня, в 2023 году, в разгар... эээ... специальной военной операции? Читаем в самом начале главы 9 "Глобальная политика цивилизаций":
Цивилизации представляют собой человеческие племена в предельной форме развития, и столкновение цивилизаций суть племенной конфликт в глобальном масштабе [курсив наш]... Не осуществятся и надежды на тесное межцивилизационное партнерство, о котором заявляли лидеры России и Америки"
там же, стр. 350-351.
За что же борются племена? За ресурсы и нефть [стр. 442]. А что это за глобальные племена такие, определяемые "стержневыми государствами"? Это - западная, православная и синская цивилизации [стр. 258]. Африка в 1996 году была не в счет - рылом не вышла. Ну, о Латинской Америке вообще не стоит говорить! Хантингтон под словом "Америка" имеет в виду оба американских континента во главе с США.
Итак, закон открытый Самюэлем Хантингтоном, можно сформулировать в виде следующего силлогизма:
Итак, закон открытый Самюэлем Хантингтоном, можно сформулировать в виде следующего силлогизма:
Большая посылка: Все племена всегда воюют (в силу своей дикости).
Меньшая посылка: Цивилизации - суть племена.
Вывод: Цивилизации всегда воюют.
Нетрудно видеть, что если допустить, что племена, в силу своей дикости и племенного сознания, действительно всегда воюют за ресурсы. Хотя бы чтобы выжить в условиях дефицита ресурсов. То вывод силлогизма Хантингтона истинен при условии истинности меньшей посылки. То есть при условии, что мы по прежнему так же дики, не образованы, что нет исторического развития племени в народность, народности в различные однокоренные национальности (процесс дифференциации), национальностей в нацию (процесс интеграции в буржуазное национальное государство), нации в народ как организованный субъект истории.
Впрочем, глядя на сегодняшнюю культурную обстановку на Западе, не трудно поверить в торжество племенного сознания там.
Впрочем, глядя на сегодняшнюю культурную обстановку на Западе, не трудно поверить в торжество племенного сознания там.
Несколько слов из книги А. Курпатова
Автор книги пишет о грядущей победе искусственного интеллекта.
Он что, верит в это?
Сомневаюсь.
Значит лукавит?
Для начала А. Курпатов декларирует «информационное» (цифровое) общество как некую данность:
Он что, верит в это?
Сомневаюсь.
Значит лукавит?
Для начала А. Курпатов декларирует «информационное» (цифровое) общество как некую данность:
«Остались только цифра и человек – два реальных конкурента за мировое господство, и Четвертая мировая война развернется между ними» [с.369]
Дальше констатирует влияние цифры на мозг:
«Наш мозг не справляется с надвигающимся информационным штормом, наше мышление упрощается и примитивизируется. Вкупе же с утратой всяких социальных иерархий и при ложной трактовке понятия «свобода мнений» («личное мнение» должно подкрепляться структурой фактов, а не личным же мнением) это приводит к тотальной неспособности к обучению и развитию» [с.385]
Автор лукавит, когда говорит «наш». Его мозг справляется. Но что же делать тем, чей мозг не справляется? Начинать новое движение луддитов против «цифры»? Нет, поскольку:
«… любой анархизм хоть и начинается, как правило, с красивой идеи о полной свободе и всеобщем либерализме, заканчивается почти всегда одинаково – разгульным бандитизмом имени Нестора Ивановича Махно» [с.376]
Тем более, что:
«…искусственный интеллект, судя по всему, и не будет этого делать [воевать с человеком в лоб]. Действуя по принципу «мягкой силы», он просто лишить нас соображаловки, а мы на этом и кончимся» [с.387]
Что ж, автор бьет в колокола? Приходит в ужас? Возмущается? Как решает он проблему-то? А вот как:
«Конечно, думающих всегда меньшинство. Но именно от этого меньшинства и зависит будущее всего человечества» [с. 382]
Ну так понятно, почему на бизнес-завтраке Сбербанка на Давосском форуме Курпатов был одним из докладчиков, а кураторы и участники форума сидели такие довольные. Логика-то простая: оглупить большинство цифровыми технологиями, убедив их в том, что «искусственный интеллект» все равно победит; обучить меньшинство управлять с помощью этих цифровых технологий; и убедить то же большинство, что это ими управляет «искусственный интеллект», а не обученное цифровым технологиям меньшинство.
Так вот ты какой, северный олень!
(свободные рассуждения о цифровой эре)
Немец Клаус Шваб [Шваб К. Четвертая промышленная революция. Перевод с англ. М.,2018. -208с.], совсем не левый, не стесняется ссылаться на К. Маркса. В отличие от многих наших интеллектуалов, изрыгающих проклятия в адрес как теоретика коммунизма, так и самой теории и особенно практики коммунизма, при этом не читая, разумеется, самого Маркса. А Шваб читал и изучал. А потому не стесняется и пишет:
«Карл Маркс выражал обеспокоенность тем, что процесс специализации может лишить работника ощущения смысла, который мы ищем в работе, а Бакминстер Фуллер предупреждал, что чрезмерная специализация «отключает поисковые настройки широкого диапазона и тем самым пресекает дальнейшее открытие всемогущих более общих принципов»» [с.65].
Поэтому
«стремление к осмысленному участию становится основным вопросом. Это особенно относится к молодому поколению», поскольку людей сегодня «интересует не только баланс работы и личной жизни, но также их гармоничная интеграция».
Однако, признается Шваб откровенно,
«Боюсь, что будущее обеспечит возможность такой реализации далеко не для всех» [с.65].
Как это «не всех»? А кого? Это что значит? Автор – не мистик, в голове которого Будущее – это субъект, который кого-то обеспечивает возможностями, кого-то нет. Напротив, автор в своей книге многократно ставит проблему управления социальной динамикой и получения выгод от четвертой промышленной революции. Все дело в том, что от четвертой промышленной революции не все получат выгоду! О как! От всех трех предыдущих промышленных революций выгоду получали все, поскольку все, в конце концов, вставали на путь производящего хозяйства, индустриализации и НТР. Даже те, кому палки в колеса этой самой индустриализации и НТР вставляли. А от четвертой революции объективно получат выгоду не все? Почему? Разберемся в аргументации Клауса Шваба.
Аргумент первый. Цифровая эра неизбежна, от нее не уйти (мы не будем приводить цитаты к каждому аргументу — желающие могут их легко найти в указанном источнике).
Аргумент второй. Цифровая эра меняет экономику, которая превращается в экономику «по требованию».
Аргумент третий. Цифровая экономика меняет людей, все более превращающихся в потребителей.
Аргумент четвертый. Цифровая эра меняет политику, которая требует иных моделей взаимодействия государства, бизнеса и гражданского общества.
Именно так: для Шваба бизнес – это не гражданское общество, это особый социальный субъект. Это, конечно, лучше, чем первоначальные представления «отцов-основателей», для которых гражданином являлся только тот, кто свободен и платит налоги. Но как такое «сословное» деление согласуется с социальным государством? А никак. Сейчас увидим, что никак.
Аргумент пятый. Цифровая эра создает новое неравенство, обостряя старое.
Аргумент первый. Цифровая эра неизбежна, от нее не уйти (мы не будем приводить цитаты к каждому аргументу — желающие могут их легко найти в указанном источнике).
Аргумент второй. Цифровая эра меняет экономику, которая превращается в экономику «по требованию».
Аргумент третий. Цифровая экономика меняет людей, все более превращающихся в потребителей.
Аргумент четвертый. Цифровая эра меняет политику, которая требует иных моделей взаимодействия государства, бизнеса и гражданского общества.
Именно так: для Шваба бизнес – это не гражданское общество, это особый социальный субъект. Это, конечно, лучше, чем первоначальные представления «отцов-основателей», для которых гражданином являлся только тот, кто свободен и платит налоги. Но как такое «сословное» деление согласуется с социальным государством? А никак. Сейчас увидим, что никак.
Аргумент пятый. Цифровая эра создает новое неравенство, обостряя старое.
«В то время как новые технологии и инновационные предприятия предлагают новые товары и услуги, которые способны улучшить жизнь многих людей, те же самые технологии и системы, которые их поддерживают, могут также оказать воздействие, которого мы хотели бы избежать. Последствия этого влияния разнообразны: от массовой безработицы и роста неравенства, о чем шла речь выше, до опасностей, которые несут в себе самоуправляемые системы вооружений и новые риски, связанные с киберпространством» [с.81].
Аргумент шестой. Неравенство в цифровую эру в «информационном обществе» чревато социальными обострениями, охлос становится неуправляемым.
«Критически опасно то, что гиперсвязанность мира в условиях растущего неравенства может привести к усилению фрагментации, сегрегации и социальных волнений, которые в свою очередь создадут ситуацию для развития насильственного экстремизма» [с.99].
Что же, нас ждет социальный и политический хаос? Мировое гуляй-поле? Пора читать князя П. Кропоткина и брать пример с М. Бакунина? Как бы не так! У автора (авторов?) все продумано.
Аргумент седьмой. Цифровая политика в цифровую эру противоречит всякой демократии, и рассуждения Шваба о необходимости поиска гармонии между государством, бизнесом и гражданским обществом не более, чем рассуждения. Прогноз же иной:
Аргумент седьмой. Цифровая политика в цифровую эру противоречит всякой демократии, и рассуждения Шваба о необходимости поиска гармонии между государством, бизнесом и гражданским обществом не более, чем рассуждения. Прогноз же иной:
«баланс между надзором и свободой стремительно нарушается в сторону усиления контроля» [с.91]. Всемирный экономический форум в Давосе. ноябрь, 2015.
А вот и политический субъект, которому, по прогнозу Давосского форума, будет принадлежать, в конце концов, власть:
Аргумент восьмой:
Аргумент восьмой:
«Четвертая промышленная революция изменит характер угроз для безопасности, а также окажет влияние на смещение власти не только в географическом отношении, но и от государственных структур к негосударственным. В условиях роста вооруженных негосударственных формирований на фоне уже непростого и все более усложняющегося геополитического ландшафта перспектива создания общей платформы для сотрудничества в отношении ключевых проблем международной безопасности становится задачей критически важной, и при этом требующей больших усилий»
[с.99]
Apple CEO
Так вот ты какой, северный олень! Все понимают, что такое «негосударственные силовые структуры»? Ага, они самые, только уже не в коричневых рубашках. Так вот что имеет в виду автор, когда пишет во введении:
«Формирование четвертой промышленной революции как имеющей творческое начало, ориентированное на человека, а не как дегуманизирующей и обезличивающей силы, – это задача, которая не подвластна одному человеку, отрасли, региону или культуре. Фундаментальный и глобальный характер данной революции означает, что она станет неотъемлемой частью всех стран, экономических систем, отраслей и людей» [с.11].
Мы даже можем почти поименно назвать того человека (человеков), на которого четвертая промышленная революция ориентирована. Их не так и много.
И когда автор пишет, опять-таки прямо во введении:
И когда автор пишет, опять-таки прямо во введении:
«Технология не является внешней привнесенной силой, которая не поддается нашему контролю» [с.11],
мы вправе спросить: «Вы, собственно, кого имеете в виду, говоря “нашему”?». И теперь принципиально иначе читается:
«Мы не ограничены необходимостью однозначного выбора между «принять и смириться» или «отказаться и лишиться». С помощью радикальных технологических изменений мы имеем возможность поразмышлять, кто мы есть на самом деле и как мы воспринимаем мир. Чем больше мы размышляем о том, как использовать огромные преимущества технологической революции, чем внимательнее мы всматриваемся в самих себя и в базовые социальные модели, которые воплощают и создают эти технологии, тем шире наши возможности формировать эту новую революцию, чтобы сделать мир лучше» [с. 11].
Лучше для кого, позвольте спросить? Для вас? А вы – это кто?
Во второй своей книге, написанной совместно с Николасом Дэвисом, «Технологии четвертой промышленной революции» [Москва, Эксмо, 2018] Шваб, не стесняясь, везде декларирует, что «Все технологии имеют политическую природу» [Шваб, 2018, с.62]. Затем он декларирует приоритет ценностей в решении вопроса о взаимодействии технологий и общества. Затем призывает искать диалог между «общественностью, правительством и бизнесом», проговариваясь, тем самым, что это для него разные политические субъекты с несовпадающими интересами. И, наконец, в главном, по его мнению, вопросе о правах человека декларирует:
Во второй своей книге, написанной совместно с Николасом Дэвисом, «Технологии четвертой промышленной революции» [Москва, Эксмо, 2018] Шваб, не стесняясь, везде декларирует, что «Все технологии имеют политическую природу» [Шваб, 2018, с.62]. Затем он декларирует приоритет ценностей в решении вопроса о взаимодействии технологий и общества. Затем призывает искать диалог между «общественностью, правительством и бизнесом», проговариваясь, тем самым, что это для него разные политические субъекты с несовпадающими интересами. И, наконец, в главном, по его мнению, вопросе о правах человека декларирует:
«Это больше не прерогатива государств и международных организаций – частный сектор должен занять ведущую позицию. Для начала частным организациям и их акционерам следует пересмотреть свои ценности с учетом ВДПЧ и других стандартов в области прав человека, а затем разработать механизмы, позволяющие оценивать соответствие выбранному курсу» [Шваб, 2018, с. 66].
Ну, и вишенка на торте четвертой промышленной революции:
«Понятие «гибкое управление» не подразумевает нормативной неопределенности или беспрестанной лихорадочной активности со стороны политиков. Было бы ошибкой считать, что мы вынуждены выбирать один из двух одинаково неприятных вариантов законодательной структуры: устаревшую, но стабильную с одной стороны или современную, но непостоянную – с другой. В эпоху четвертой промышленной революции требуется не столько обеспечить больший объем принимаемых решений или большую скорость их принятия, сколько создать нормативную и законодательную экосистему, которая позволит вырабатывать более устойчивые юридические структуры. Этот подход может быть усилен за счет выделения дополнительного пространства для спокойного пребывания, где можно было бы размышлять о важных решениях, которые предстоит принять. Сложность задачи состоит в том, чтобы сделать это неторопливое обдумывание гораздо более продуктивным, чем сейчас, но при этом предугадывающим будущее, чтобы создать максимальное пространство для появления инноваций» [с.89].
о есть в будущем, по Швабу, рулить должны не государства и жаде не ТНК, о которых так много было шума еще вчера. Нет! Рулить в будущем должен «частный сектор», который еще круче ТНК. И кто это? Как вы думаете? А это новая, современная форма крупного капитала — цифровые сетевые платформы. ТНК владеют капиталом в виде средств производства, в то время как мировые цифровые сетевые платформы владеют напрямую умами людей. А идея, овладевая умами людей, становится материальной силой. Даже если эта идея — фэйк.
«Вон оно как, Михалыч!», — откровенно говорит нам Клаус Шваб. А мы ему в ответ: «Как тебе не стыдно, Дулин!».
«Вон оно как, Михалыч!», — откровенно говорит нам Клаус Шваб. А мы ему в ответ: «Как тебе не стыдно, Дулин!».
А. Фомин
Егор Классен против Томаса Гоббса
Почему норманская "теория" оказалась у нас востребована?
Дочитал Егора Классена «Древнейшая история славян. Новые материалы для древнейшей истории славян вообще и славяно-руссов до рюриковского времени в особенности, с легким очерком истории руссов до Рождества Христова». М.,2020. Книга вышла в 1854 году. Исследование честное, тщательное, скурпулезное даже. Цель исследования – выявление более древних исторических культурных корней Руси и славян. Цель исследования, я считаю, достигнута. Аргументация автора вполне убедительна.
Задачами при достижении цели были две. Во-первых, доказать, что варяги – не этническое название, а социально-групповое; варяги – это социальная группа вооруженных торговцев, купцов-воинов. Форма их организации – дружина. А этническая принадлежность могла быть какой-угодно, в том числе и славяне варяжили, то есть не разбоем занимались, а организованной охраной торговых караванов. Балтийское море поэтому и называлось Варяжским. Классен называет варягов «военной кастой», «вспомогательное войско», охраняющее «товарные суда от нападений, в морях от морских разбойников, а на реках от речных, известных Балтийском море под именем викингов…». Во-вторых, в меру возможностей опровергнуть идею, что государственная организация у славян могла произойти каким-то сказочным образом на дикой почве, без долгого самостоятельного культурного развития славянского этноса. Что тоже выглядит вполне убедительно.
Но интересно же всегда выявить связь прочитанного с вчерашним и сегодняшним днем. И я не удивляюсь победе норманской «теории» в советское время. Именно она оказалась востребована. Европоцентризм победил, западничество. Надо было предать анафеме свое отсталое прошлое. Не потому ли и про Византию было принято не вспоминать с положительными коннотациями – дескать, империя в закате, что с нее взять. А за образец прогресса было принято считать Европу и только ее. Вспоминается школьный курс истории Средних веков: целые главы были посвящены Западной Европе, рыцарству, ремесленничеству, городам, религии, искусству, политике – в католическом мире. И всего одна глава – православной Византии. Такому сформатированному на западный манер сознанию трудно понять, зачем Россия в XIX веке воевали за Сербию, за Болгарию, и совершенно не понятна и нова была для меня в свое время идея занять Константинополь, когда я читал Б. Акунина. Что за бред – взять Константинополь! Вся наша концепция истории была норманской, прозападноевропейской, ибо прогресс усматривался только там – на Западе.
В этом нашем западничестве была своя правда. Исторический прогресс – там, где прогресс экономический. А это – Европа с ее капитализмом. Но единственная ли это форма капитализма? Что такое этот «азиатский способ производства», о котором говорил Маркс? Может быть это альтернативная форма прогрессивного развития? И тогда и роль государства иная, а сущность его не классовая?
Прозападническая википедия пишет о Классене в уничижительной манере: любитель, мифотворец. Но все ли в его концепции – миф? И все ли в норманской «теории» отечественной истории – наука? И главная логическая прореха в норманской «теории»: кто такие варяги, и как чуждых (согласно норманской «терии») варягов могли пригласить на правление «дикие» славяне. Уж очень похожа эта норманская «теория» на политический миф о естественном состоянии Гоббса и Локка! Под эту политическую «теорию общественного договора» и была подверстана наша отечественная история.
Адекватное, на мой взгляд, изложение Классена: https://ladstas.livejournal.com/908155.html
Задачами при достижении цели были две. Во-первых, доказать, что варяги – не этническое название, а социально-групповое; варяги – это социальная группа вооруженных торговцев, купцов-воинов. Форма их организации – дружина. А этническая принадлежность могла быть какой-угодно, в том числе и славяне варяжили, то есть не разбоем занимались, а организованной охраной торговых караванов. Балтийское море поэтому и называлось Варяжским. Классен называет варягов «военной кастой», «вспомогательное войско», охраняющее «товарные суда от нападений, в морях от морских разбойников, а на реках от речных, известных Балтийском море под именем викингов…». Во-вторых, в меру возможностей опровергнуть идею, что государственная организация у славян могла произойти каким-то сказочным образом на дикой почве, без долгого самостоятельного культурного развития славянского этноса. Что тоже выглядит вполне убедительно.
Но интересно же всегда выявить связь прочитанного с вчерашним и сегодняшним днем. И я не удивляюсь победе норманской «теории» в советское время. Именно она оказалась востребована. Европоцентризм победил, западничество. Надо было предать анафеме свое отсталое прошлое. Не потому ли и про Византию было принято не вспоминать с положительными коннотациями – дескать, империя в закате, что с нее взять. А за образец прогресса было принято считать Европу и только ее. Вспоминается школьный курс истории Средних веков: целые главы были посвящены Западной Европе, рыцарству, ремесленничеству, городам, религии, искусству, политике – в католическом мире. И всего одна глава – православной Византии. Такому сформатированному на западный манер сознанию трудно понять, зачем Россия в XIX веке воевали за Сербию, за Болгарию, и совершенно не понятна и нова была для меня в свое время идея занять Константинополь, когда я читал Б. Акунина. Что за бред – взять Константинополь! Вся наша концепция истории была норманской, прозападноевропейской, ибо прогресс усматривался только там – на Западе.
В этом нашем западничестве была своя правда. Исторический прогресс – там, где прогресс экономический. А это – Европа с ее капитализмом. Но единственная ли это форма капитализма? Что такое этот «азиатский способ производства», о котором говорил Маркс? Может быть это альтернативная форма прогрессивного развития? И тогда и роль государства иная, а сущность его не классовая?
Прозападническая википедия пишет о Классене в уничижительной манере: любитель, мифотворец. Но все ли в его концепции – миф? И все ли в норманской «теории» отечественной истории – наука? И главная логическая прореха в норманской «теории»: кто такие варяги, и как чуждых (согласно норманской «терии») варягов могли пригласить на правление «дикие» славяне. Уж очень похожа эта норманская «теория» на политический миф о естественном состоянии Гоббса и Локка! Под эту политическую «теорию общественного договора» и была подверстана наша отечественная история.
Адекватное, на мой взгляд, изложение Классена: https://ladstas.livejournal.com/908155.html
